• Вход
    • Эксогенезис

    Алиса Здоровик
    Эксогенезис

    И мы начнём всё сначала,
    И в этот раз у нас...
    У нас все получится.
    Это наш последний шанс
    Простить самих себя.

    ...Сны всегда были для меня высокой наградой и большой вольностью. Я уходила в них еженощно, позволяя играм подсознания брать надо мной верх. И никогда не проигрывала. Для меня не существовало дурных снов, не было кошмаров. Они все были игрой. Параллельной реальностью, которую подчас запросто можно было спутать с нитью собственной жизни. А может, жизнь — один из этих снов?.. Сложно разобраться, что есть что в таком калейдоскопе образов. Они наслаиваются друг на друга и, что странно, не могут существовать каждый в отдельности. Пожалуй, если б мне пришлось нарисовать портрет своего подсознания, оно выглядело бы как картина в стиле кубизма или коллаж с огромным количеством объектов; думаю, вместо глаз были бы закручивающиеся спирали, а сердце билось бы с торжественным грохотом военного оркестра, и по его медным сосудам струилась бы музыка...
    Впрочем, я не из тех, кто ищет лёгких путей. Потому я думаю. А может, схожу с ума. Или уже сошла с ума, просто не знаю об этом... Потому и путаюсь в собственных мыслях. Но, кажется, утро наступило. Настоящее утро.

    ***

    Ни один мой день не похож на предыдущий. Порой мне даже страшно: что ждёт впереди? Может, сегодня я не успею перейти дорогу, и меня сшибёт на полном ходу дешёвенький «фиат-панда»?.. А может, и нет. Я могу дожить до старости и умереть в окружении внуков. Хотя... надеюсь, такого не произойдёт.
    Вот я снова стою, глядя на своё отражение в зеркале над раковиной. Точно не помню, но, кажется, я каждое утро так делаю. Не знаю, зачем. Мне просто нравится смотреть себе в глаза... Они у меня бледно-нефритовые с серыми крапинками.
    — Ли-и-ив, выходи уже, не то опоздаешь! — кричит мама с кухни.
    Тут же я слышу, как Инге, моя девятилетняя сестрёнка, взлетает по лестнице и начинает барабанить кулаком в дверь.
    — Пусти меня, Лив! — жалобно просит она.
    Я приоткрываю дверь, и Инге проскальзывает в ванную, не дожидаясь даже, когда я освобожу ей проход. Возвращаюсь в свою комнату, бросаю плеер в рюкзак поверх учебников и спускаюсь. На столе — тарелка с хрустящими тостами. Беру один в салфетку и жадно вонзаю в него зубы. Здесь же — два бумажных пакета со стандартным набором: сочное яблоко, маленькая упаковка фруктового пюре, бутерброд с сыром и листом латука для меня и такой же, но с помидорами для Инге. Её шаги послышались наверху; я схватила оба пакета, попрощалась с мамой и на ходу сунула пакет с завтраком в руки Инге.
    Сегодня нам повезло с погодой: с раннего утра светило солнце, и на небе ни облачка. Поверх чёрной хлопковой майки на мне свободная джинсовая рубашка с засучёнными рукавами, узкие оливковые брюки и зашнурованные лишь наполовину грубые ботинки на резиновой подошве. Инге приходится идти совсем быстро, чтобы не отставать. Почему-то мне кажется, что так часто происходит: будто мы идём с ней в школу, и я даже не смотрю на неё. Это происходит на автомате... Всё происходит на автомате. И всё же... Всегда по-разному.
    — Как странно, — говорю я.
    — Что странно? — после короткой паузы переспрашивает Инге. Она поднимает лицо и щурится: так ярко светит солнце. У Инге мягкие светлые волосы, почти платиновые на солнце. Впрочем, она сама как солнце. Светится изнутри.
    — Да я вот думаю... Мы с тобой так мало времени проводим вместе... Каждый день может оказаться последним, а мы ничего и не успеем.
    Инге молчит. Наверное, она ещё не понимает всю серьёзность происходящего. А я чувствую, что время утекает, и ничего не могу с этим сделать.
    — Вот что, — наконец решаюсь я. — Сегодня мы не пойдём в школу.
    — Как это? — удивляется Инге.
    — Очень просто.
    — И что мы будем делать? Вернёмся домой и будем смотреть фильмы?
    Я резко мотнула головой.
    — Нет, ну конечно же нет! Как думаешь, мама обрадуется, если мы будем прогуливать уроки в её присутствии?.. — Инге нахмурилась, и я сказала мягче: — Если прогуливаешь школу, родителям лучше не попадаться.
    — Так куда же мы пойдём?
    — В лес.
    — В лес? — с сомнением произносит Инге. Кажется, ей захотелось даже покрутить пальцем у виска.
    — Ну да. Завтраки у нас с собой, так что голодными не останемся.
    — А нам точно ничего за это не будет? — спрашивает нерешительно Инге, но я вижу, что она вот-вот согласится.
    — Конечно, не будет! Скажем завтра, что у нас была температура. Инге, милая, ну где твоя жажда приключений?!..
    Мы свернули с дорожки, и она последний раз тоскливо обернулась.
    — Не бойся, — говорю я. — Уверена, как только ты увидишь место, куда мы сейчас идём, тут же забудешь о школе.
    В самом деле, отсюда открывался удивительный вид: долину, простирающуюся меж скалистых гор, разрезала лента бурной реки, узкой и неглубокой; её вода была настолько прозрачной, что даже отсюда, с вершины холма, видны были камни на её дне. Мы шли сюда полтора часа, и всё же, глядя на это великолепие, никак не верилось, что мы находимся так близко к городу.
    Мы провели здесь весь день. Просто сидели, прислонившись спинами к дереву, и смотрели на долину. Я говорила то, что уже давно хотела сказать Инге, но всё никак не представлялось возможности: здесь это было так естественно, так... правильно.
    — Знаешь, ведь всё, что мы знаем и наблюдаем, живёт лишь в нашем сознании. Возможно, это только часть всего сущего... или даже нематериального. Видишь вон ту птицу, на дереве у обрыва?.. Так вот, сейчас она улетит, и будет существовать только в нашей памяти, потому что мы её видели.
    — Почему только в памяти? — спрашивает Инге. — Она что, умрёт?
    Я лишь пожала плечами.
    — Не знаю. Никто не знает, даже она сама. В любом случае, всё в этом мире относительно, всё взаимодействует... Я хочу сказать, даже если эта птица не вернётся обратно в гнездо, а разобьётся о скалы или ещё что, она уже не будет существовать физически, останется только в нашей памяти. — Я дотронулась пальцем до виска Инге. — Но мы уже не будем об этом знать.
    — То есть... Если мы расскажем об этой птице своим детям, а они — своим, и так ещё долго-долго, тогда она будет жить вечно?
    — Пока её помнят, да. Память о ней будет жить вечно.
    — Совсем как наш дедушка, пока мы устраиваем поминки, — сказала Инге и, довольная своим умозаключением, устремила взгляд на птицу, всё так же сидящую в гнезде.
    Стоило ли говорить ей, как коротка порой человеческая память? И что у наших детей будет свой дедушка, которого они будут любить так же сильно, как мы своего, и до нашего им просто не будет дела?.. Всё относительно. Когда-нибудь Инге сама это поймёт. Не стоит выпаливать ей всё разом.
    Домой мы шли, крепко держась за руки. Мне нравится держать сестру за руку, это так успокаивает... Я чувствую её близость, ощущаю свою силу. Я могу её защитить. Я способна это сделать. И всё же не всегда. Подчас нужно отойти в сторону и позволить близкому решать проблемы так, как он хочет это делать; да, он набьёт шишек, и всё же будет благодарен за невмешательство. Это будут его ошибки. Думаю, в Конвенции о правах человека нужно создать пункт «Право человека на ошибки», чтобы защитить людей от разрушающей критики со стороны.
    Сегодня я укладывала Инге спать, вежливо отослав маму следить за печеньем. Её не нужно было просить дважды.
    — Я не хочу засыпать, — сказала Инге, когда я села рядом с ней на кровать. Она не улыбалась, и я поняла, что она в самом деле чем-то обеспокоена.
    — Почему это? — спрашиваю я, ласково проводя рукой по её волосам. Приглушенный жёлто-оранжевый свет ночника нежно касался личика Инге, прозрачным сиропом проливаясь на её детскую кожу.
    — Мне страшно, — говорит Инге, и я чувствую, как она вздрагивает. — Я боюсь, что этот день закончится и никогда уже не повторится.
    — Милая, это вовсе не то, чего в самом деле стоит бояться, — мягко улыбаюсь я.
    Её глаза распахиваются шире:
    — Чего тогда стоит?
    Я напускаю на себя задумчивый вид.
    — Плохих парней, например... Или людей, которые не ценят дружбу. Нужно их опасаться, вот и всё. Просто обходить стороной. Хочешь знать, что по-настоящему страшно? — спрашиваю я, и Инге кивает. — Страшно потерять себя. Потерять смысл жизни, утратить веру, озлобиться... Всё едино, и всё — ужасно. Не позволяй никому задевать твоё достоинство и лишать тебя добрых чувств. Не злись, не делай зла. Просто живи. Так, чтобы каждый день не был похож на другой. И чтобы сны, — я указываю пальцем на «ловца снов» в изголовье, и Инге поднимает на него взгляд, — чтобы сны всегда были местом, где тебя не коснётся зло этого мира.

    ***

    Я никак не мог вспомнить, что же, чёрт возьми, снилось мне этой ночью. Я проснулся вместе с предрассветным туманом, задолго до того, как на улице послышался первый автомобильный гудок, и сидел, мучительно согнувшись и потирая виски. Кажется, я упустил что-то важное... Не знаю, что. Словно веду одновременно несколько жизней, но не отдаю себе в этом отчёта...
    Не было смысла дальше оставаться в постели.
    Когда босиком шлёпаю на кухню, бросаю взгляд в окно и только сейчас осознаю, как долго простоял под струями холодной воды, — пропустил рассвет. Обидно, но ничего не поделаешь, придётся ждать следующего, а пока нужно позавтракать.
    На тарелке передо мной пара хрустящих тостов; я жую их, словно резину, не замечая ни вкуса, ни даже запаха. Кружка ароматного свежезаваренного зелёного чая с мелиссой приводит меня в чувство, и вот уже я ощущаю, как разгулялся мой аппетит и наскоро жарю омлет. Жду, пока он остынет, и взгляд упирается в мёртвый экран телевизора в гостиной. Что там, новости? Опять кого-то убили? Или новые сведения о погромах в каком-нибудь европейском городе?.. Что бы там ни было, не думаю, что оно как-то улучшит моё настроение.
    Прикончив завтрак, бесцельно слоняюсь по квартире, сжимая и разжимая кулаки. Съёмок на сегодня не запланировано, я, что называется, «наслаждаюсь отдыхом». Ха-ха. В самом же деле возможность заниматься любимым делом и сутки напролёт проводить в фотостудии во многом спасает меня от тревожных мыслей: мне всё кажется, если б не это обстоятельство, город поглотил бы меня, задавил, уничтожил... Наверное, он готов сделать это в любой момент, стоит мне только дать слабину. Я уже пробовал уехать, поселиться на самой окраине пригорода, даже дом присмотрел! Провёл там трое суток — не за бесплатно, конечно, — а больше не выдержал, пришлось вернуться обратно в свою квартиру на тринадцатом этаже. Не знаю, что мне помешало. Вроде бы в городе ничто меня не держит. Он слишком большой.
    Мой день пуст. Я просто не знаю, чем его запомнить. Вините меня, называйте циником, угрюмым неблагодарным ублюдком, — да что угодно! Всё же я не романтический герой Сэлинджера, и неважно, хотел бы я быть таковым или нет... Ведь в сущности я такой, что для меня настоящего это не имеет значения.
    Всегда поражаюсь тому, как в дни, подобные этому, я доживаю до вечера. Мне даже интересно, чем наполнены часы, приводящие меня к сумеркам. Смотрю в окно: вот-вот зайдёт солнце. Небо порозовело, облака бордовыми прожилками тянутся вдоль линии горизонта, стеклобетонная чаща темнеет, уступая место солнцу, тонущему во мраке безликих кварталов. Зачарованный зрелищем, я быстро хватаю фотоаппарат, шнурую ботинки, наматываю шарф и надеваю пальто. Бегом спускаюсь по лестнице, привычно игнорируя железную клетку лифта; выхожу на улицу, точно у Маяковского, «ветром опитую, льдом обутую». Сунув руки в карманы, бреду в сторону набережной. Мне больно, когда я вижу плачущих детей или озлобленных подростков; грустно видеть этих маленьких никчёмных собачек в аляповатых комбинезонах — несчастные животные, к чему их создали такими беспомощными и хрупкими!.. Мои губы сами собой расплываются в улыбке, когда я вижу очаровательных, ещё не тронутых злом этого мира малышей. Сердце радостно сжимается, когда навстречу попадается парочка влюблённых парней: их лица светятся счастьем, они идут, держась за руки, и я тут же делаю снимок... Останавливаю парней, показываю фото, спрашиваю их имена и адреса электронной почты, чтобы выслать готовый цифровой вариант. Они улыбаются, видя мою заинтересованность; приятно удивлены тому, что незнакомый человек так ясно ощущает их чувства... Счастливый, я иду дальше, нацеливая объектив камеры на всё, что неудержимо притягивает к себе взгляд. Помогаю старушке перейти улицу, делаю снимок её по-детски добродушного морщинистого лица. В одном из скверов нахожу юных музыкантов, вдохновенно и увлечённо играющих инди-рок с элементами джаза: очевидно, микс из многих полюбившихся им мелодий.
    Когда выхожу наконец на ветреную набережную, солнце уже купается в жидком металле залива. Я начинаю замерзать, но отчего-то твёрдо уверен в том, что уходить ещё рано. Поэтому я нахожу свободную скамейку и ловлю объективом редких птиц. Ждать долго не приходится: в ясном небе уже взошла луна, и набережную окрасили лужицы золотисто-оранжевого света фонарей. И в этом свете я вдруг вижу причину своего пребывания здесь: опираясь о кованое ограждение мостовой, в десяти шагах от меня стоит, обратив лицо к океану, удивительная девушка. Высокая, с длинными тёмно-каштановыми волосами, отливающими золотом в тусклом свете фонарей, она устремила взгляд вдаль и, кажется, отрешилась от всего мира. Но я тоже был здесь. И, если не считать пожилой супружеской четы на соседней скамейке, мы были одни. Вдвоём, но ещё не вместе.
    Надо было как-то с ней познакомиться... И я начал лихорадочно соображать, но всякие варианты казались мне либо слишком банальными, либо откровенно идиотскими. Я готов был отчаяться, как на помощь мне пришла чистая случайность: девушка выронила из пальцев какой-то сложенный листок, и ветер игриво понёс его в мою сторону. Только сейчас я понял, что держу в руках фотоаппарат, а на дисплее высвечивается её фото, и что нужно воспользоваться шансом, подаренным самой судьбой!.. Я бросаюсь навстречу ветру и подхватываю листок; ей-Богу, он летел мне прямо в руки! Девушка нерешительно замирает, и я робко улыбаюсь, протягивая трофей.
    — Судя по тому, как вы перепугались, там написано что-то важное, — говорю я, делая шаг навстречу.
    Она помедлила, прежде чем ответить и сказала, заглянув мне в лицо:
    — Это прощальное письмо моего брата. — Она оглядела меня и, видимо, найдя достойным её доверия, пояснила: — Он написал его, потому что предчувствовал свою смерть.
    — О-ох... Сочувствую.
    Она сухо кивнула.
    — И вот я здесь.
    Нужно было задержать её, сказать что-то такое, что бы заинтересовало... Но вместо этого я протягиваю ей фотоаппарат. Она непонимающе смотрит на меня, но опускает взгляд на дисплей, и её брови удивлённо взлетают.
    — Ух ты, — вырывается у неё, и тут она, очевидно, понимает абсурдность ситуации: не приличествует девушке вот так просто беседовать с незнакомцем в таком городе, как Нью-Йорк. — Ой...
    У неё невероятные глаза. Серо-голубые, искрящиеся. Живые.
    Я поднимаю руки, как бы показывая, что не представляю опасности, и говорю:
    — Ничего страшного, я удалю фото, если хотите. Я не настаиваю, ей-Богу, я всё понимаю...
    — Хороший снимок, оставьте, — говорит она, глядя на меня изучающим взглядом. — Вы фотограф?
    — Да, моя студия в этом районе. — Я спохватываюсь, когда понимаю, что мы до сих пор не знаем имён друг друга, и представляюсь.
    Девушка задумчиво хмурит брови, припоминая что-то, и я вижу, как её недоверие потихоньку рассеивается.
    — Дочь подруги моей матери работает у вас ассистенткой... Я даже хотела как-нибудь обратиться в вашу студию, а вы вот сами меня нашли, — она улыбнулась и протянула руку для рукопожатия: — Саммер О’Коннор. Просто Сэм.
    Просто Сэм... Нет, она не просто Сэм. Так же как и сегодняшний рассвет — не просто очередное возвращение солнца.

    ***

    И снова я выныриваю из сна, словно из вязкого болота, полного разрозненных воспоминаний. Что это — обрывки моих снов или части паззла, которые никак не желают сложиться в единую картинку — отражение моего подсознания? А может, и то и другое?.. Иногда мне страшно, что однажды я не смогу отличить правду от вымысла. Даже сейчас: что это за маленькая белокурая девочка, почему при виде неё у меня так трепетно щемит в груди?.. Как странно, я будто что-то упустила... Словно я — не я. И мне даже не сразу удаётся вспомнить, кто я и где нахожусь, пока кто-то не окликает меня по имени:
    — Ада-Лина, Аделина, — нараспев произносит Василиса, садясь на кровать рядом со мной. Прядь её коротко остриженных каштановых волос заправлена за ухо, светлая кожа словно светится изнутри в робких солнечных лучах. Я смотрю в её глаза, и тут в сознании вспыхивают другие — серо-голубые, с тёмной каймой — такие знакомые, словно видела их вчера... и этот взгляд...
    — Чего это с тобой? — спрашивает Лисса, касаясь кончиками пальцев моих губ.
    — Не знаю... Но я дико голодна.
    — Завтрак уже на столе, — улыбнулась она.
    Лисса хочет встать, но я притягиваю её за рукав и шепчу на ухо:
    — Этот день будет незабываемым, обещаю. — И по выражению её зелёных глаз вижу, что она ни разу в этом не сомневалась.
    Мы завтракаем и по очереди принимаем душ. Лисса заваривает зелёный чай, и мы не спеша собираемся на прогулку. Сегодня у нас особенный маршрут, и стоит нам пересечь черту города, как мы окажемся словно в другом мире, где нет места уличным свалкам и спорной внутренней политике — войдём в тайгу нетронутых лесов. Мой дед часто брал меня с собой на охоту, и благодаря таким вылазкам я прекрасно ориентируюсь в местных лесах в радиусе нескольких десятков километров, так что наше путешествие обещает быть совершенно безопасным. Наши рюкзаки получились достаточно лёгкими, чтобы мы могли идти час-полтора, не останавливаясь, и еды мы взяли с запасом: вдруг не сможем вовремя вернуться.
    Идти в столь ранний час по безлюдным улицам — одно удовольствие. Дом Лиссы находился на окраине, и дорога не заняла много времени. Мы перешли мост и миновали обычные места отдыха городских жителей, которые отчего-то считали, что приобщаются к природе, только когда жгут костры и сжигают в них перед уходом всякий мусор. Оставалось только пройти через частный сектор, где ютились деревянные домики дачников, и вот мы уже в лесу. Здесь я предпочла тропам грибников нашу с дедушкой собственную, незаметную за разросшимся кустом боярышника тропинку. Оставив мирскую суету позади, мы прислушались к мирному дыханию леса: мелодичный щебет птиц, стрёкот сверчков в высокой траве под жарким солнцем, жужжание насекомых...
    — Я и не знала, что такое бывает, — тихо сказала Лисса, заворожённо оглядываясь по сторонам.
    — Здесь так хорошо, что хочется всё бросить и остаться. К чёрту политику и невежество, да здравствует природа!
    — Да здравствуют хиппи, хочешь сказать? — смеётся Лисса, и тут же серьёзнеет: — Жаль, мы не можем этого сделать.
    Я переплетаю её пальцы с моими и говорю:
    — Милая, мы уже это сделали. — Она смотрит мне в глаза и улыбается, готовая поддержать затеянную игру. — Давай представим, что мы одни в целом мире... просто будем счастливы в эти два дня.
    Весело улыбаясь, Лисса крепче сжимает мою руку, и мы продолжаем путь. Спустя час мы сворачиваем с нашей тропинки, и теперь уже расстояние до выбранного мною места стало стремительно сокращаться. Левее нас болото — опасное, трясина укрыта плотным ковром изо мха, — а река осталась далеко позади. На одной из просек делаем привал: достаём бутерброды, наливаем чай из термоса и, перекусив, прислоняемся спинами к стволу высокой лиственницы, вдыхая терпкий аромат смолы и хвои. Здесь хвойный лес плавно переходит в смешанный, и мы сидим как раз на самой кромке поросшего травой поля, своего рода границы двух лесных миров. Лисса обнимает меня за плечи и упирается лбом в мою щёку, а её дыхание приятно щекочет мне шею. Я нежно касаюсь губами её лба и убираю выбившуюся прядку за ухо. Смотрю на наши переплетённые пальцы. Мне страшно, что однажды это закончится. Слишком хорошо, чтобы быть правдой... Но ведь сейчас я не должна думать об этом, верно?.. Лисса не даёт мне додумать мысль до конца: она поворачивает моё лицо к себе и робко касается губами моих губ. Одна моя рука крепче сжимает её руку, а другая касается нерешительно её щеки. Поцелуй становится уверенней, и я сбита с толку: никак не могу понять, что чувствую... Жар. Искренняя радость. Ворох непонятных мыслей в голове... И, кажется, любовь. Ох ты, надо же, как здорово...

    ***

    Кто я? Где я? Жив ли?.. Всё это сон... И я никак не могу проснуться. Опять же: кто я? Душа, заблудшая в тумане сновидений? Безвестный странник людских грёз? А может, я сам — туман? Или сама... Не помню, ничего не помню...
    Кто я...
    Могу ли...
    Позвольте...
    Прошу...
    Позвольте мне начать с начала.

    Автор: Alice_W
    Категория: Осенний конкурс

    Всего комментариев: 0
    Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
    Регистрация Вход